НОВОГОДНИЙ  ДЕТЕКТИВ

 

Рассказ

 

Всё началось с появления Женьки Лисина. Ворвался он в хату как ошалелый:

– Где Настёна?

– На вечерней дойке, – ответила ему её мать, – где же ещё.

– Нету! – выпалил как из пушки Женька. Сдёрнул с головы шапку, рухнул на стул около двери. – Нету её на ферме! Говорят, что и не было. Не приходила она на дойку!

– Как это не приходила? – забеспокоилась мать. – Куда ж она девалась?

– Говорят, с Туляком на тракторе в лес подалась, – буркнул парень, – и про коровок своих забыла!

– Чего мелешь? С каким Туляком?

– С Лёшкой Кравцовым!

– Брешешь ты!

– Чего мне брехать. Об этом бабка Пелагея всей деревне рассказывает. Говорит, после обеда к колонке за водой вышла. Набираю, смотрю, Настёна идёт с подойником. На ферму, значит. А за ней на гусеничном Туляк. Остановился. Она к нему в кабину – прыг! И прямо в лес подались!

Мать Насти так и села у плиты. Она бессмысленным взглядом смотрела на Женьку и машинально вытирала руки о передник.

– Где часы? – слабым голосом спросила она, хотя ходики тикали на стене прямо перед её носом. – Сколько сейчас времени?

– Одиннадцатый!

– Темень-то какая, – глянула мать в окно. – Где ж их искать-то? Ой, лишенько. Этот бандит… Что он теперь с ею сделает. За-ре-за-ла, дочка милая, – и она залилась слезами.

На крики вышел из спальни отец Насти, Филипп Максимович, участковый милиционер.

– Что за шум, а драки нету? Чего мокроту развела?

– Ты вон прохлаждаешься, – запричитала его супруга, – а твою дочь, может, в это время-а-а-а, – от её крика нельзя было ничего разобрать.

– Ну, понесла. Скажи толком, что случилось? – обратился он к Лисину.

– Насти нету. Вон, говорят, она с Туляком в лес уехала! – выпалил скороговоркой Женька.

– А ты куда смотрел! – буркнул Филипп Максимович. – Жених тоже называется. Из-под носа невесту увели, а он расселся!

Лисин встал, но отец остановил его.

– Охолонь маленько. Подумаем, что делать.

Филипп Максимович подошёл к умывальнику. Плеснул себе в лицо холодной водой, крякнул, утёрся полотенцем.

– Сейчас оденусь. – Увидев, что супруга стала из гардероба вынимать пуховый платок, бросил: – Ты, мать, не ходи. Мы уж как-нибудь с Женькой управимся.

Снег на валенках растаял, и на полу образовалась лужица. В другое время Лисин забеспокоился бы, стал искать тряпку, чтобы вытереть, чем всегда смешил Настю, а теперь ему было всё равно. Он поднял глаза на висевшую над столом большую фотографию девушки. Высокий лоб, гладко причёсанные волосы. Она смотрела на него большими глазами, чуть улыбаясь, и будто спрашивала: «Ну, что ж ты сидишь, не идёшь выручать меня из рук бандита?» От этих мыслей Женька аж весь взмок. Он встал и расстегнул на груди полушубок.

С Настей они были одногодки. В школе с первого по десятый всегда вместе. Их так и дразнили – жених и невеста. Да, если бы не идти на будущий год в армию, предложил бы он Насте выйти за него замуж. Но решил сделать это по возвращении со службы.

В середине жатвы явился, как новый пятиалтынный, Лёшка Кравцов по кличке «Туляк». И прозвали его, может, за то, что, не в пример отцу своему – вечному колхозному сторожу, был мастер на все руки. После восьмилетки в городе учился в профтехучилище, а окончил – стал слесарить в колхозной мастерской. И не было ему в этом деле равных. А тут среди ребят слух прошёл, что в городе он посещал секцию дзюдо. Попросили показать. Эффект был, как в кино, головокружительный. Пристали: «Научи». Лёшка согласился. И стали сельские парни пропадать в клубе на его занятиях всё свободное время. А через два года случилась беда.

В уборочную – а в это время в колхоз много горожан наезжает – в клубе произошла драка. Городские ребята решили побить местных парней. Из-за девчонок, конечно, всё это началось. На Кравцова налетели стразу трое. Но он с ними сладил запросто. Обозлившись, кинулись на него, схватив палки и кирпичи, и тут он не рассчитал своего удара. Тоже, видимо, вошёл в раж. Потом на суде сказали, что Кравцов превысил возможности самообороны. С поля битвы одного унесли на руках, а Лёшку увезли.

Прошло время. О Кравцове стали забывать. И вот он опять в селе. Теперь на всём его облике лежала печать другой, неведомой жизни. Бабки им пугали малолетних ребятишек, когда они не слушались или озорничали, взрослые восприняли его настороженно.

Одногодки Кравцова обзавелись семьями, ребята помоложе, те, что ходили к нему в секцию, служили в армии, а с мелкотой, типа Женьки Лисина, он и не знал о чём говорить. Покрутился в селе несколько дней и попросился на трактор. Уезжал на нём в поле. С утра до вечера пахал зябь и до заморозков жил в полевом вагончике.

В декабре вдруг пришёл в клуб на танцы. Стоял дичком в сторонке. Он знал, что сейчас все взоры устремлены на него. Старые и молодые обсуждали его и, может быть, осуждали. Ему хотелось уйти, но какая-то сила удерживала его тут. И он стоял, стоял и стоял.

Женька и Настя были в клубе со своими ребятами. Для них Кравцов тоже был интересной личностью, и заметив его, высокого, в отутюженном чёрном костюме и белой сорочке, зашушукались.

– Красавчик, – кивнула в его сторону одна девушка и хихикнула. Подружки поддержали её. Настя глянула на густой каштановый чуб Алексея, волной закрывающий его лоб, на прямой нос, волевой подбородок, – прямо артист, – и в груди у неё что-то дрогнуло.

– И никакой он не красавчик, – проговорила она твёрдо. – И на бандита тоже не похож. Да и неправильно его осудили тогда. За эту… приехали в гости к нам, да ещё драку затеяли…

– А он одного, говорят, инвалидом на всю жизнь оставил, – вяло возразил Женька.

– И правильно сделал, – отрезала она. – Не надо было лезть.

В это время объявили дамский вальс, и Настя, не раздумывая, направилась в сторону Лёшки Кравцова. Ребята даже оторопели: «Что будет?» А получилось как обычно. Настя подошла. Лёшка как будто всё время только и ждал её. Улыбнулся, отчего лицо его стало приятным. Он чуть прикоснулся правой рукой к талии девушки, и они легко закружились по залу.

После танца Лёшка подвёл Настю к подругам, поклонился и вышел из клуба…

– Да вы соберётесь сегодня искать Настёну, или я одна пойду! – крикнула Женьке почти в самое ухо Настина мать. Он оторвался от своих воспоминаний и вскочил со стула.

Из спальни вышел Филипп Максимович, одетый по форме.

– Всё будет в порядке, мать, – проговорил он строго и кивнул парню на дверь.

На дворе было светло, как днём. Круглая луна стояла над селом, освещая заснеженные порядки домов. Предновогодний морозец пощипывал уши и нос. Но это сейчас не имело значения.

Женька ни о чём не спрашивал старшего лейтенанта милиции Филиппа Максимовича Кузнецова. Он безмолвно следовал за ним по пятам. А шли они к дому начальника колхозного машинного двора. Подойдя к дому, участковый требовательно стукнул в окно согнутым указательным пальцем. Через несколько минут щёлкнул замок, и на крыльце показался в тулупе и валенках хозяин дома.

– Чего тебе, Филипп Максимович? – спросил он сипловатым басом.

– Кравцов не вернулся?

– Ах, он бес уголовный! – заругался тот, – сказал на час!.. Ёлку для дома культуры привезти из леса… А сам… Может случилось чего… Говорят, он не один туда укатил…

– Ну, ты это, полегче на поворотах, – осадил его Филипп Максимович, – дело говори. А молоть языком не твоя печаль. У тебя какая из машин на ходу?

– Что ты, что ты, какой тут «на ходу». Вода со всех слита. Морозяка-то какой! – запричитал машинный начальник.

– Ладно, – повернулся к нему спиной Филипп Максимович.

После двусмысленного намёка Кузнецову вообще стало противно с ним разговаривать, не то что просить.

– Ты, Лисин, на лыжах можешь? – обратился он официально к своему спутнику.

– Первенство по школе держал.

– Ну вот и хорошо. У меня две пары отличных лыж с ботинками стоит… Сейчас наденем и мигом до леса добежим.

Через полчаса два лыжника выехали за околицу и направились в сторону леса. Идти было легко. Следы от трактора ДТ-75, кое-где припорошенные снегом, были отчётливо видны.

– Мы их сразу найдём, – подбадривал себя и отца Насти Женька.

– Ты вот чего, – остановил его Кузнецов, – поменьше болтай на ходу. Экономь силы. Кто её знает, что там будет. И сколько нам ещё топать.

Километров через пять от деревни Лёшкин трактор свернул на грунтовку, идущую к лесу. Скоро слева и справа стали попадаться кусты чёрной смородины, густо присыпанные снегом, отдельные деревья и небольшие дубравки. До ельника оставалось ещё километров шесть. Они туда поехали, думал Кузнецов, налегая на палки. Если им нужна новогодняя ёлка, то только там её можно срубить. Лыжи скользили легко, и Филипп Максимович не чувствовал усталости. Если бы не этот случай, лучшей прогулки нельзя было бы придумать. Что за фрукт Лёшка Кравцов? Не думал участковый, что так вплотную им придётся заниматься. После возвращения в село Туляка он беседовал с ним, и сложилось о нём неплохое впечатление. Работящий, немногословный, на вопросы Кузнецова обычно отвечал односложно, с неохотой. Старший лейтенант понимал: замкнулся парень в себе, и ждал, когда отмякнет. И вот тебе, долиберальничался!

А может поломка в машине какая? Прикидывал и этот вариант. Тогда плюнули бы и пришли домой пешком. Но обратных следов, как ни вглядывался Филипп Максимович, на всём пути не было. Тревога нарастала. Не замечая, Кузнецов шёл на лыжах всё быстрее и быстрее. Женька еле за ним поспевал.

Километра через два следы от гусениц трактора свернули вдруг влево и пошли напролом через кусты. Старший лейтенант остановился в нерешительности. Проехать на лыжах здесь было нелегко.

– Давай, ты гони по дороге, – приказал Кузнецов, – а если чего, крикнешь. Я попробую следом.

И он, сняв лыжи, полез то на четвереньках, то ползком. Но следы опять вывели его на дорогу, где уже поджидал Женька. Он в руках держал подойник.

– Её?

– Кажется, её, – взял у него из рук Кузнецов. Он осмотрел ведро внимательно и, ничего не найдя подозрительного, поставил у берёзы. – Запомни. Обратно поедем, возьмём. – И устремился вглубь леса по следам.  Вскоре они выскочили на поляну, запорошенную снегом. Ближе к той стороне леса стоял ДТ-75. Подскочили. В кабине пусто. Кузнецов приложил ладонь к радиатору машины.

– Мотор остыл. Видно, давно его бросили.

Женька немного проехал вперёд и вдруг крикнул: «Есть следы! Много. Как будто дрались на этом месте… Всё утоптано». Лыжники помчались дальше.

– Тут недалеко, я знаю, есть заброшенная сторожка. Лесничий когда-то жил. А потом ему построили дом в другом месте. А изба так и осталась стоять. Может, они… – он не договорил… – Скорее!

Через километр они остановились как вкопанные. Перед ними на дороге чернела запекшаяся кровь. Следы вели к избушке.

– Неужели этот бандюга!.. – вскричал Лисин. – Да я его тогда своими руками! Настенька-а-а! – застонал он.

– Перестань выть, – остановил его жёстко старший лейтенант. – Дай сосредоточиться. Тут весь снег притоптан. Вот здесь падали. Отсюда потащили волоком.

– Что волоком?

– Скорее по следу. Вон туда он её поволок. Бегом.

Не помня себя, они выскочили к избушке. Следы вели к её двери. Торкнулись. Закрыта. Кузнецов всем своим огромным телом навалился на дверь, но она не поддалась. Закрыта изнутри. Женька разбежался и с маху плечом врезался в дверь. Чуть дрогнула. Тогда с разбегу ударил по ней участковый. Оба вместе с дверью свалились в сени. Пружинисто вскочили – и в хату. И тут же их остановил чуть дрожащий женский оклик:

– Стой! Стрелять буду!

Старший лейтенант и Лисин замерли на месте. Они посмотрели вправо и увидели в полумраке Настю с двустволкой наперевес.

– Стойте! Ни с места! – повторила она.

– Настя, – выдохнул Филипп Максимович, – доченька!

– Настёна, – прошептал Женька, – это мы.

Ружьё брякнулось об пол, девушка кинулась на шею отцу.

– Ну, успокойся, – гладил он её голову, – что тут у вас произошло?

Вместо ответа Настя торопливо заговорила:

– Надо спасать Алексея. Он преследует браконьеров. Одного вон связал и в угол кинул, – она кивнула в угол, где кто-то зашевелился. – Мне отдал ружьё и велел караулить. Я думала, это браконьеры убили Алексея и пришли выручать своего… Ещё бы чуть-чуть, и я нажала курок.

– Спасибо, дочка, что не нажала, – хотел пошутить старший лейтенант, – а что они натворили?

– Да лося подстрелили. Разрешения на охоту у них нет. Мы сначала за ними на тракторе. Потом Лёша дорогу загородил их машине. Так они бегом от нас.

– Ну, далеко не убегут, – бросил уполномоченный и выскочил из избы.

Не пробежал он и десятка метров, как услышал со стороны, где они видели трактор, два ружейных выстрела.

– Вот подлецы. Как бы не ухлопали парня! – и повернул в сторону выстрелов. На краю поляны остановился и увидел такую картину. Алексей стоял, спиной прижавшись к трактору, а напротив него двое с ружьями. Слышно было, как один заорал:

– Ты Туляк! Мы тебя узнали!

– Ну и что из этого, – с волнением в голосе ответил Кравцов.

– С каких пор ты стал природу охранять?

– Не твоё дело!

– Лёшк, да ты что? – нарочито завопил другой. – Новый год ведь. С тобой лосятиной бы поделились.

– Освободи дорогу, – зло взвизгнул первый. – Дай машине проехать!

– Не дам!

И тут выбежал из леса старший лейтенант. Он выстрелил из пистолета и крикнул:

– Бросай оружие! Вы окружены!

Алексей воспользовался мгновенным замешательством браконьеров. Он бросился к первому и выбил из его рук ружьё, а второй вдруг сам руки кверху поднял.

– Сдаюсь, товарищ инспектор, – крикнул он. – Добровольно, сам. При наказании пусть это зачтётся!

– Зачтётся, зачтётся, будь спокоен, – пообещал Филипп Максимович.

Из леса Женька и Настя вели третьего.

– Вот это трофей! – воскликнул старший лейтенант, когда их собрали вместе. – Откуда будете?

Трое молчали.

– Ну ничего. Время есть. Ещё разговоритесь. Где их машина-то?

– Вон, за кустами стоит, – кивнул в сторону леска Кравцов.

– Тогда пора. Ты, Женя, сядешь за руль их машины. Я с тобой. Субчиков этих посадим на заднее сиденье. А ты, Настёна?

– С Алексеем на тракторе, – ответила девушка. – Нам ведь ещё ёлку надо срубить. Без неё возвращаться в село никак нельзя. Новый год на носу.

– Настёна? – направился к ней Женька.

Но девушка легко вскочила в кабину трактора, и они покатили в сторону соснового бора.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                            ЛЕБЕДИ  ВЕРНУЛИСЬ

      

На территории Алексеевского государственного заповедника,   расположенного на землях двух районов - Балаковского и Марксовского,  немало больших и малых озер. Одно из них Лебяжье. Свое название оно  получило давно, еще когда в тех местах водились лебеди. Но название  осталась, а царственная птица исчезла. Она не появлялась здесь в течение  нескольких десятилетий. И вот лет пять назад  на озеро прилетело две пары  лебедей. Шумно рассекая воду лапами, они сели  на волну, поднятую  резким  весенним ветерком, и осмотрелись. Убедившись, что опасности нет, они,  будто четыре белых паруса, медленно поплыли к камышам на кормежку. Это,  по-видимому, были разведчики, ибо на следующую весну Лебяжье озеро  огласилось криком  большой  стаи.

Егерь заказника Владимир Васильевич Куликов закончил свой                     рассказ  так:

- А в этом  году  к  нам  пожаловало уже девять  пар лебедей. Все они  устроили  гнезда, будут выводить птенцов.

Да, действительно, факт интересный. Он дает возможность задуматься  над скрытыми законами жизни дикой природы. Почему вернулись лебеди в  места своих предков через такой сравнительно большой промежуток  времени? На это, возможно, дадут ответ орнитологи. Но в данном событии  кроме научной есть и другая сторона – этическая. Благородные птицы  вновь  оказали доверие человеку, поселившись рядом с его жилищем на своих  исконных просторах. И это доверие ему надо оправдать. Тем, кому  поручена  охрана заказника, всем  живущим  на его территории и приезжающим туда  нельзя уронить достоинство сильных, нарушить негласный договор на  неприкосновенность всех обитающих в заказнике зверей, птиц и рыб. Каждый, кто переступит его черту, должен сказать: «Тише, вы на территории, где можно пользоваться только одним оружием – фоторужьем!..

…И вдруг на заре одного осеннего дня люди услышали выстрелы: сначала  один, за ним  второй, затем третий… Егерь Куликов услышал  их  первым. В  это  время  он  находился в своей  квартире в селе Волково. Дело в том, что здесь не единственное его пристанище. Постоянное место жительство у  Владимира Васильевича в городе Балакове. Там у него семья – жена  преподаватель средней школы, взрослые дети, внучка. А он, связав свою  судьбу с охраной природы, большую часть своей жизни проводит в  заказнике.

Уроженец здешних мест, он не прельстился городскими удобствами. Противен ему в летний зной удушливый запах плывущего под ногами  асфальта. Оставил благоустроенную квартиру, ушел обратно в село к  взрастившим  его полям, озерам  и  лесам. За отцом  последовал и его сын  Виктор, устроился шофером  в родном  колхозе.

Работа егеря не простая. Для этой должности нужен человек  беспокойный, самоотверженный, смелый, хорошо знающий законы жизни  леса, его обитателей. Всеми этими достоинствами обладает Куликов. Вот  взять хотя бы то, как выбрал он место для  своей  квартиры  в заказнике. На  его территории около десятка сел. И все они по-своему хороши. В селе Плеханы он родился и вырос. Здесь обзавелся семьей, растил детей. Не один  год проработал в местном колхозе. Мог бы поселиться в соседнем селе  Алексеевка, и в Георгиевке, и  в Васильевке. Но  нет. Он  выбрал Волково. В  нем несколько дворов. Стоят они на берегу широкого пруда, берущего  начало из реки Волжанки. За прудом  в низине, будто на ладони, широкими  просторами залегли зеленые луга. Среди них в сторону поймы Волги, - крупнейшее озеро заказника  Рогожье – луговое- исконное пристанище  уток. На озере гнездятся лысухи, кряквы, чирки. Вот это и  имел  в виду  в первую  очередь егерь, выбирая себе жилье.

Хата, где квартирует Владимир Васильевич, добротная, железом  крытая. Ворота высокие на могучих  столбах  в  два  обхвата  поставлены.  Во  дворе  постройки. Около ворот к забору приткнута утварь заказника,  только  что сделанные  из  свежевыструганных  реек  ясли  для  подкормки  косуль.

- Этого зверя у нас много развелось, - рассказывает Владимир Васильевич, - летом в посадках и в лесу кормятся. У нас сосновый бор  замечательный. Там травы  им  хватает. Осенью на озимых. А зимой вот  таких  пятнадцать кормушек расставляем им для подкормки. К  ним  и  лось  заходит. Тоже  не отказывается  от  угощенья.

Рядом с кормушками целый ворох «аншлагов», как их называет  Куликов. Сделаны они из металлических  труб толщиной  в руку.  С одного  конца к каждой  трубе прикреплен квадратный металлический лист, на  котором крупными  буквами написано: «Государственный заказник. Охота  и рыбная ловля запрещена».

- Лежат здесь, - продолжал егерь, - на случай, если где пропадет. Такие аншлаги у меня везде расставлены: вдоль дорог, на опушках леса, у всех озер. Все грамотные знают, что тут стрелять не положено. Но бывает, балуют. На уток больше, зайцев охотятся, - он окидывает взором раскинувшиеся перед  нами  луга, - до озера  мне тут близко. Вон оно, рукой  подать.

Во время весеннего паводка, в случае беды, до Рогожьего озера он  добирается с помощью лодки, а попозже, когда уйдет полая вода и  обнажится  плотина, - по  ней  на машине.

         - Дом мой в самом центре заказника, - он хитро подмигивает и  добавляет: - Здесь  на  зорьке  все  выстрелы  слышны!

…Те выстрелы, которые раздались ранним осенним утром, заставили  его быстро одеться. Надо было срочно добираться до места  происшествия.

Мы  не  привыкли  видеть егерей, мчащихся по лесным  просекам  на  «Жигулях». А Владимир Васильевич первое время ездил. Он имел  собственные «Жигули». Колесил на них  по заказнику, вел учет животных,  наблюдал за их расселением, догонял браконьеров. Но через некоторое время  пришел к выводу: зачем бить свою  машину о сучья, доставать  невесть где  дефицитные запчасти, покупать бензин, когда и  так ему положен транспорт  государственный. Взял и продал свою машину. А браконьеры оснащены  новейшими быстроходными вездеходами, первоклассным оружием и  рыболовными  снастями. Их голыми руками не возьмешь. Для борьбы с ними нужно соответствующее снаряжение. Вот и выдали Куликову… мотоцикл  с коляской. Да  не  новый,  бывший в употреблении.  Поставил  его  Владимир Васильевич у себя во дворе – запчастей нет, ремонтировать  нечем, - и застрял он у забора, как соринка в глазу: вроде числится транспорт, а ездить не на чем. Но, как говорится, на одном месте и камушек обрастает.  Стал Владимир Васильевич себе помощников  подыскивать.  Среди  местных   охотников  и  просто  любителей  природы их  нашлось  много. Сколотил  из  них актив, в который вошел парторг колхоза имени Чкалова Владимир  Лысов, шофер этого же хозяйства Павел Шмыров, главный энергетик Балаковского УДСР Александр  Горбунов.

         - Теперь каждую субботу и воскресение они со мной, - довольно  говорит  Куликов, - утром заезжают на машине  -  и  пошел  по  заказнику. В  прошлом году с ними  задержал  восемь браконьеров, а в этом уже пять. Хорошие у  меня помощники. Надежные ребята. Однажды в начале зимы, по первой  пороше, объезжаем с ними заказник. На только что  выпавшем  снегу, словно  на чистом листе бумаги, все видно. Смотрим, свежий след  лося. А за ним    лыжня. Разворачиваемся и – следом. Догоняем мужчину,  такой  солидный,  с  ружьем на плече. Я из машины к нему, представляюсь;  егерь, мол, местный. А вы кто? Не говорит. Охотничий  билет?  Нету. Что делаете здесь? Гуляю, отвечает. Сдергиваю у него с плеча  ружье. А он мне: «Как вы грубы!» Смотрю курки взведены  и  патроны пулями заряжены – на лося, значит, или  на кабана нацелился. «Разрешение есть? - спрашиваю. А  он  головой  мотает.  Вспотел  аж  весь от волнения. Пришлось его  оштрафовать.  Не  один  он был  в заказнике.  На  снегу  в километре от этого  места  мы  обнаружили  следы  от УАЗА. Видно, дружки  его смекнули, успели  скрыться. А этот попался. Важная птица была, -  заключил  свой  рассказ  довольный  егерь.

В будние дни, особенно осенью, трудно передвигаться по набухшей  от  влаги земле. Да и  в зимнюю вьюгу -  снежную  пору  подкормку  развозить  по «точкам». Тут без лошади никак не обойтись. Областная госохотинспекция дала «добро» и лошадь была куплена. Но вот беда  скорость  у  корноухой  пеструхи  невелика,  всего  в  одну  лошадиную  силу. А размеры заказника велики. Более десяти тысяч гектаров. Когда-то  объедешь  ее  на  таком  «транспорте»?

         … Запряг егерь свою лошадку, поехал на выстрелы. Торопится,  подгоняет пеструху. А мысли такие в голову приходят. На территории  заказника, размышляет  он, находятся поля  трех  колхозов. Таким  образом,   земля  колхозная,  лес -  лесхоза,  а  за  зверей  и   птиц,  обитающих  в  лесах  и на озерах, отвечает госохотинспекция. Вот  и  получается,  думает  Куликов,  что на одном клочке в десять и шесть десятых тысячи гектаров три  хозяина.  Это сейчас более или менее наладилось и  колхозы стали  оказывать  помощь  в егерском  надзоре, а вначале, когда заказник  был  только  организован, из-за принципа «Тут мы главные» дело доходило до кулаков.

Был такой случай с первым егерем заказника Матвеевым. Служил он  тогда в одном из подразделений внутренних войск, но по болезни был  вынужден оставить армию. Подлечился и вскоре решил  продолжить службу,  но только в качестве егеря, ибо эта работа ему казалась  сродни  его  прежней. По части драк с ним шутки плохи: самбист. Поэтому со всякими нарушителями, а их первое время особенно много было, Матвеев  вступал в борьбу не задумываясь и всегда выходил  победителем. Страстный  любитель природы и знаток ее, первоклассный охотник на все виды зверей, в особенности  волка (волчатник, лучше его в округе и сейчас никто не  может выследить этого зверя), для егерской службы он был незаменимым человеком. Но так получилось, перешел он на работу старшего   межрайонного охотоведа  госохотинспекции. Стал жить в Балаково.

         И вот, взялся тогда молодой егерь за порученное дело с особым  рвением. Тем  более,  что  врачи  посоветовали  ему  больше  дышать  свежим  воздухом, находиться  на  природе. Вот  он  и  дышал. Садился  на  велосипед (Другого транспорта  не  было, да и  не надо  пока) и  катил по  полям  и  лесным дорогам. Однажды он  наткнулся  на  веселую  компанию. Случилось  это на Рогожьем озере. В котелке готовился ароматный  шулюм  из дичи. У  берега в воде охлаждалась батарея  бутылок, у  приставленных к деревьям  ружей стволы еще не остыли от удачных  выстрелов.  Во  главе  браконьеров – председатель местного хозяйства. Что делать? Вступить в переговоры?  Их  егерь провел  немало. Ответ  всегда был один: «Земля  колхозная,  мы  на  ней хозяева. Утки кормятся на наших полях. Значит и они  наши. Мы берем  свое». Но все  объяснения , что  здесь  теперь  заказник  и  все  звери  и  птицы  на его территории  под охраной  закона,  до  сознания  не доходили.  Матвеев  решил обезоружить преступников   и  куда  надо  представить  вещественные  доказательства. Собрал он все ружья и хотел уйти, но его заметили.  Началась  драка.  Велосипед  у  него  отняли,  вывихнули   руку,  а  ружья  не  сумели  отобрать. Тогда  он  предупредил:

- Я иду пешком в Саратов. Прямо в Обком. Там расскажу о  всех  ваших  безобразиях. - И  пошел.

Угроза подействовала. Браконьеры догнали егеря и попросили  прощения. Они пообещали впредь  на  территории  заказника  не  только  не  стрелять, но, наоборот, всячески  оказывать ему  помощь. Конфликт был  улажен.

С таким вот трудом утверждались установленные  границы  заказника,  втолковывалась любителям легкой  наживы мысль о неприкосновенности  селящихся  на  его территории  зверей  и  птиц. Все меньше  и меньше здесь  стало пахнуть порохом, и животные это почувствовали. В период осенней  охоты  на  водоплавающую птицу все утки с округи  стали слетаться на  озера заказника. Сюда стремиться попасть и перелетная птица. Здесь она  отдыхает, жирует вволю и  летит  дальше.

В заказнике наравне с постоянно  обитающими  зверями: зайцами – русаками, кабанами, косулями, лосями – стали  появляться  и новоселы.  В  озерах  Бичкасово и  Моховое поселились  ондатры.  По  мнению  егеря  они с  водой пришли сюда за десяток километров из Волги. В Камбулакском  овраге  есть редкие красные  утки. Свои гнезда  они  устраивают  в глубоких  норах,  выкопанных в  крутых  его  склонах.  В  них  утки  выводят  своих  птенцов,  а  затем  переправляют  их на ближайшее озеро.

По инициативе Матвеева из соседних Хвалынского и Вольского районов в заказник завезли сурков. В здешних местах о них  и  слыхом  не  слыхивали. Многие  не  верили, что приживутся.

На  озере Бичкасово, которое славится своими серыми цаплями, на  зеленом от разнотравья высоком берегу буром вырыли ямки, чтобы  новоселам  не  на  голом  месте  начинать строительство своих  нор,  и  место  огородили  сеткой.

- Выпустили мы тогда тридцать сурков, - рассказывает Куликов, - сделали дело и решили перекусить. Устали с дороги, да и  время  подошло обеденное.  Оглянуться не успели, как два сурка под сеткой отрыли лаз и по нему   наутек. Мы с Матвеевым за ними. Еле догнали, опять на место водворили.   Все сурки  в этот  же день в норы зарылись. Только один, самый толстый, не  успел  спрятаться, погиб от солнечного удара.

Сурки - звери полезные и нужные. В промысловом значении они представляют  определенную ценность. Шкурка  пышная и мягкая идет на  переработку в меховую промышленность, мясо вкусное, съедобное, жир  имеет целебные свойства. В народной медицине его применяют для лечения  туберкулеза. С одного зверька  можно натопить до одного литра  жира.

Итак, вопреки сомнениям маловеров сурки превосходно прижились на  новом месте. На сегодняшний день их численность достигла трехсот. За  весну этого  года  появилось  новое потомство.

Сурки живут в глубоких норах семьями.  На  одну семью приходится  не  менее двух нор: одна - жилая, другая – кормовая. Жилая побольше  кормовой. Расстояние между ними не более десяти шагов. Питаются сурки  травянистыми растениями. Завидя опасность, прячутся в одну из  ближайших  своих  нор.

Молодежь подрастает и, образовывая свои семьи, уходит на другие  участки, становясь родоначальниками своих колоний. Сейчас на  территории  заказника сурчиные норы можно встретить в самых неожиданных его  участках далеко от  места  их  первого  расселения.  Пропитания  летом им  здесь хватает, а на зиму они, словно медведи, залегают в норы и спят.    Недаром  сурков называют еще байбаками. Отсюда  и  поговорка: «Спит как  байбак ленивый».

Единственная забота у егеря о байбаках - это вести учет новых  сурчиных колоний, да смотреть, чтобы на них никто не охотился. Лакомый   кусочек они представляют для лис и собак. Все эти  охотники, зная  повадки  сурков, обычно ловят их у нор. Затаившись у норки, куда спрятался сурок,  они могут часами лежать без движения, как пласт в ожидании, когда он  выглянет. Раздираемый, вероятно, любопытством, или по какой другой   причине, сурок минут через пятнадцать – двадцать высовывается из  норы, садится на задние лапки и оглядывается, ища  глазами, куда делся  враг. Тут – то  он  и  попадается ему в зубы.

С лисами и волками на территории заказника один разговор: на  мушку -  и  готово.

С волками в заказнике вопрос разрешили полностью. Лис тоже  уничтожают. А вот с собаками дело обстоит посложнее. На низинных,  приовражных, балочных  лугах  пасутся  колхозные стада: овцы и  коровы. С  пастухами ходят две – три  собаки, которых они, как правило, не кормят,  и им приходится добывать себе пищу самим. По закону на территории  заказника собаки должны быть в намордниках, но на практике такого не бывает. Собаки загрызают зайчат, разоряют утиные гнезда, нападают даже  на косулят, истребляют сурков. Был такой случай. Два колхозных пастуха  отбили у своих собак, пойманного ими сурка и вместо того, чтобы  отпустить  его на  волю, убили. Один  взял зверька себе на шапку. Об этом случае узнал  егерь. Он составил протокол. В результате нарушители  были оштрафованы.

Старожилами в заказнике являются кабаны. Забота о них так же  лежит  на егерской службе. Особенно много работы приходится на осеннюю  пору.  В  это время для диких  животных заготовляют на зиму подкормку. Большую   помощь Куликову стали оказывать местные хозяйства. Зерноотходы, силос  и  другие корма -  все идет в дело.

К зиме кабаны готовят себе логово из тростника. На озерах сгребают  его в большие кучи. Если подстилка не особенно мягка, рвут тростник еще.   В  результате получается «перина»,  на  которой  не  жестко спать и не так  зябко в студеную погоду. Но во время  вьюжных  ночей  и  сильных  метелей дикие свиньи оставляют свое логово и прячутся в овинах или стогах соломы.

Осенью кабанам хватает еды. Ходят они по полям - где колосок   остался, где шляпка от  подсолнуха, где початок кукурузный. Сыты. А  зимой  у  животных начинается  бескормица, особенно с февраля. Вот тогда - то и  пригодились кабанам кабачки, заготовленные егерями, которые ссудило  заказнику соседнее хозяйство. Разрыли свиньи солому -  и  пошел у  них  пир  горой. А чкаловцы  к  этому  времени  еще восемнадцать тонн  зернобобовых  отходов подкинули. Развез их Куликов по трем  «точкам»  на своей  лошадке  и доволен. Тут кормились и кабаны, и  зайцы, и  косули, и  лосям  досталось.  Даже кое – что перепало и пернатым, вернувшимся из жарких стран.  Прилетели лебеди на  свое  озеро, а  оно еще подо  льдом.  Расположились на  снежницах. От полой воды  целые разливы  получились. Смыло в них  с  полей  зерно, семечки, просо – ешь не хочу. При  таком харче почему  и  не подождать, когда  озеро  вскроется. 

-  В эту весну наши звери  выглядели гладкими, упитанными, - делится  своей  радостью Куликов, - одна  кабаниха двенадцать поросят  принесла. И  все  живые, крепенькие.

Не забываем здесь о подкормке  и  для  зайцев – русаков,  и  для  косуль.

- Вместе с активом, общественными нашими инспекторами, -  продолжает егерь, - мы в конце мая начале - июня каждого года  заготовляем  для  них  веточный  корм. Собранные ветки  поливаем  десятипроцентным   раствором  соли.  Сушим  их  в  прохладном  месте. Связываем  в  пучки  и   в  середине зимы подвешиваем  на  сучьях:  пониже  -  для  зайцев, повыше  -  для  косуль.  И  те  и  другие  лакомятся  ими с  большим  удовольствием.  Не   брезгуют этим  нашим  угощением и  лоси.

А когда наступит  лето,  корму  у  нас  для  этих зверей  хватает. Зайцы   пасутся  на  колхозных  кормовых  угодьях. Особенно  они  любят  люцерну.  Если вам захотелось посмотреть на зайца, ищите люцерновое поле. По  подсчетам Куликова стадо косуль к весне этого года увеличилось до  семидесяти. А зайцам  и счету  нет.  По  сравнению  с  прошлыми  годами  их  количество удвоилось или даже утроилось.  Егерь  это объясняет тем, что  местные хозяйства  стали меньше  применять  на  своих  полях  гирбициды.

- Вот  с  куропатками  дело  обстоит  хуже, -  сокрушенно  заключает  он, - погибли  они  у нас все. Зерно – то сеют протравленное. Всего  то  несколько  куропаток, может, и  найдется.

Наша машина, обогнув справа сосновый бор, вышла вновь на  равнину.  За рулем сын Куликова Виктор. По всему видно, что он хорошо  ориентируется  в  этой  местности: родные просторы. Виктор всю дорогу  молчит, не в пример  отцу. Тот с видимым удовольствием  рассказывает о  своей работе, которой он отдает все свои силы. Был  момент, когда  Владимир  Васильевич уходил из заказника в расположенное рядом приписное  хозяйство. Но не долго там пробыл. Душа  тянулась  к  старому, насиженному  месту. И  он  вернулся.

Справа  появилось озеро Моховое.  Всколыхнув тальник, с водной глади поднялись  две  утки.

- Вишь,  вспугнули, - с сожалением  говорит  будто  про себя  егерь, - с  гнезда  слетели.

         Я вспомнил разговор с охотоведом Матвеевым, который  утверждал, что фактор беспокойства - один из  главных, мешающих  нормальной  жизни  обитающих  в заказнике  птиц  и  зверей.  

- Была бы моя воля, - заявил он, - я бы запретил грибникам,  туристам  и просто отдыхающим появляться  на  территории  гнездования  уток. Вот  что получается.  Наравне  с лисой  и  волком  самой  хищной  считается  серая  ворона. Она так же подлежит  уничтожению, как  и  вышеназванные  звери.   Вот представьте себе - сидит в гнезде и  выводит  птенцов утка.  Две  вороны  тут как тут. Налетают  на нее,  хотят  спугнуть  с гнезда. Утка  отбивается. А  если  мимо  прошел  грибник  или  турист? Утка, конечно, улетит, а  вороны  тут же опустошают ее гнездо: унесут яйца, пожрут ее  птенцов. Эти  хищники  забивают  даже зайчат,  нападают  на  маленьких  косулят.

… Невольное воспоминание заставило и меня всполошиться, ищу  глазами ворон. Около озера их  нет. Утки,  потревоженные  нашей  машиной, делают  круг и  вновь  опускаются  в  камыши.

- Опять сели, - удовлетворенно бормочет егерь. Он тоже все время  следил за  их  полетом. Может быть, так же, как и я, волновался за их  потомство.  После  небольшой   паузы,  он  продолжил:

- Интересно  устроено  в  природе. Вот  озеро  Мартыщево. Оно  самое  большое в заказнике. Такое  же  как  Рогожье - полевое и  Рогожье -  луговое.   Утки на них живут  и чувствуют себя  хорошо. На озере Мартыщево  есть   ондатры. Тут выводят своих  птенцов  и  лебеди. Выкармливают их, а  в конце  июля  -  начале августа молодняк садится на крыло  и  все  они  вместе  с  родителями  перелетают  на озеро Лебяжье. Там  находятся  до отлета  в  жаркие страны. А  вот  утки  на  лебяжьем озере  не  водятся.  Почему?  А  бог их знает.  Не селятся  они  там, и  все.

Машина вывозит нас на возвышенное  место. Под  нами  расстилается  долина озер.

         -  Вот тут мой наблюдательный пункт, - продолжает показывать  Куликов, - К концу лета вся утка на  крыле. Молодежь  вместе  с  родителями  поднимается  с озер и летит на  просяное  поле кормиться.  Вон  оно  за  горой.  Ранним утром сажусь на этом бугре и считаю, сколько в заказнике  водоплавающих. В этом  году  пятнадцать тысяч  насчитал. А с выводком  и  того будет больше. В осеннее время, когда разрешена охота на  водоплавающую, охотники  выбирают  участок  вроде этого, на  границе  с   заказником, и ждут. Ружье наготове. За день утки по несколько  раз  пролетят  с озера  на просо  и  обратно. Так  вот,  идет  косяк на  кормежку, а  тут  их  бац – бац, обратно  возвращаются – вновь стреляют. Убийство  получается, да  и только, - егерь замолкает, взволнованный своим рассказом. После  небольшой  паузы вновь поднимает свое продолговатое, все в мелких  морщинках лицо, - Однажды колхоз посеял просо на территории   заказника.  Место для него выбрал в низине недалеко от озер.  Выросло  просо  хорошее,  метелки зернистые. Осенью пошли  дожди.  Почва  солончаковая   от  дождей  раскисла, и  поле так  и  осталось  неубранным. Зато для уток там было  раздолье. Кормились на просянке  и местные, и перелетные птицы. Из  заказника ни одна  не улетала,  все  там  были.  Пластовались  они  на  просе,  как им хотелось. И вот я думаю, нам бы иметь  гектаров  десять – пятнадцать  под  посевом  проса или  гороха.  Вот тогда бы  вся  птица была  в  полной  сохранности.  А то  ведь  что  получается…-  И  он  опять  замолчал, думая  о  том,  как  лучше уберечь  подопечных  птиц  и  зверей.

- А вот тогда, осенью выстрелы услышали?...– напомнил  я  Владимиру  Васильевичу.

         - Осенью? – переспросил   он, - не  успел  я  тогда!  Набедокурили   тогда  браконьеры и  ушли. Транспорт мне бы  порезвее. Для  зимы,  например,  подходящая машина «Буран». На лыжах она,  проходимость  у  нее  высокая, и  быстроходная. У нас в районе такие есть у Матвеева и в обществе  охотников  одна.  А мне на  ней  и  подкормку быстрее можно  развести, и  зайцев сосчитать, и за  браконьерами… добрая  машина…. На  ней  все  можно…

         … Чтобы  не вспугнуть  птиц, к  озеру Лебяжьему  мы  пошли  пешком.  Все увиденное и услышанное  за  день стояло у  меня  перед  глазами: и  мечта  егеря  о  просяном  поле для птиц,  и  скоростном  «Буране», и  борьба с  хищниками, и судьба  куропаток  в заказнике - все это  на  первый  взгляд  маловажное, приобретало здесь особое  значение.  Взять  хотя  бы   хозяйства,  на чьих землях  раскинулись угодья  заказника. Правильно  некоторые  из  них поступают, оказывая ему посильную  помощь. Но пора от редких  подачек переходить к   разработке  системы  мероприятий,  способствующих  сохранению  природы. Тут  есть  над  чем  подумать  агрономической  службе, инженерной  и  всем механизаторам, занимающихся уборкой урожая. Например, взять  косовицу  хлебов.  Обычно  она  ведется  от  края  поля  к  середине. На  территории  заказника  такой  метод  неприемлем.  А  причина  здесь вот в чем. Обычно  звери  кормятся  и  охотятся  по   ночам.  Открытых  пространств  они  боятся. Побыв  ночью  в  поле,  зверь  может остаться  там  и  на  день. Ведя  уборку (предположим  люцерны ),  механизатор  комбайном  загоняет зайцев в глубь поля, и там в последней полосе он волей или  неволей  убивает их, режет ножами косилки. Чтобы  этого  не  произошло,  необходимо  метод  уборки  изменить и вести  косовицу с середины поля к краю,  выжимая  из  посевов  все  живое.

Вдоль  озер  и  малых  рек леса  в  основном  водоохранные  и  поэтому  рубка их запрещена. Однако с разрешения  лесхоза  такие леса  истребляются.  В  зимнее  время  обрубленные  сучья  не  убираются. Они так  и  остаются  на  поверхности льда рек и озер. После таяния хворост опускается на  дно,  гниет, выделяя газы, чем нарушает режим жизни рыб  и  всего  подводного  царства.  Зимой  озера   начинают  гореть.

Итак, подводя черту, можно сказать, что все хозяйства, лесхозы,  госохотинспекция, отвечая каждый за свой участок работы, должны помнить,  что в  первую  очередь от их отношения к природе  зависит,  быть  ей  живой  или  не быть, долго ли  еще  проживут лебеди  на  озере  Лебяжьем.  Или  они   вновь снимутся  с  насиженных  мест  и устремятся  в  поиске  себе  нового  пристанища.  Так  что  тише,  люди!  Лебеди  вернулись!

 

 

 

1980 г.

 

                                                                           

 

Алаев – человек рабочий

 

- Вы к Дмитричу? – переспросил меня, проходящий мимо пожилой мужчина, - он здесь.

         Подошли к помещению ангарного типа, расположенного рядом с железнодорожными путями.

         - Вот тут он, в слесарке.

Вошёл. Помещение мастерской оказалось небольшим.  Напротив, у стены, под закопченным квадратным оконцем - деревянный верстак, сплошь заваленный болтами, гайками, обрезками водопроводных труб. Слева длинная скамья, в углу шкаф с инструментом. У открытой дверцы в старенькой, видавшей виды телогрейке и такой же шапке, ростом с подростка - Василий Дмитриевич Алаев. Лицо его с кулачок, в морщинах, как никак почти семьдесят годков отмахал, зато глаза молодые, внимательные, добрые. Глядят они на мир прямо и открыто.

         - Не ожидал вас сегодня, - простодушно заметил хозяин мастерской надтреснутым с хрипотцой голосом. – Хотя, я всегда готов. – Он положил тиски обратно в шкаф и добавил: - Ещё бы несколько дней и не застали меня здесь. Решил всё ж уйти на отдых! – На лице Василия Дмитриевича отразились печаль и растерянность. – Ну да ладно, - махнул он рукой, будто подводя итог чему-то важному. И опять, взглянув на меня, решительно спросил: - Где будем разговаривать?

         Мы пошли в красный уголок. Он оказался на третьем этаже в соседнем здании. В Анисовской восемнадцатой дистанции пути хорошо знают Алаева, здесь он проработал всю свою жизнь, не считая нескольких лет фронта. В Великую Отечественную знатный слесарь воевал и, несмотря на свое, прямо скажем, не богатырское сложение, совершил немало ратных дел, за что был удостоен правительственных наград. В связи с сорокалетием Победы над Германией ему был вручен второй орден Отечественной войны II степени. Но об этих делах рассказ ниже, а пока мы шли с Василием Дмитриевичем по нетопленому красному уголку ПЧ-18 и беседовали о малозначительном. Алаев говорил о том, что живет в Энгельсе, а сюда, на станцию Анисовку, он ездит на служебном автобусе. С пуском электрички будто ближе и доступнее стал анисовским рабочим Саратов.  Он вспомнил о Волге, которая сейчас стояла подо льдом, потому что на дворе лютовал декабрь месяц, и о летней рыбалке где-то ниже моста, ближе к селу Синенькие. Всё это стало частью жизни крестьянского паренька Василия Алаева с тех пор, как его семья переехала из села в город. Здесь он после семилетки окончил ФЗУ, получив специальность слесаря, трудился в железнодорожных мастерских Покровской слободы. На Покровском заводе ремонтировал паровозы. Оттуда ушел служить в Красную Армию. Было это перед началом войны. Мастеровому человеку и тут нашлось дело по душе – его назначили оружейным мастером. В первые годы Отечественной чинил пистолеты, винтовки. А так можно было бы до конца войны, но в сорок третьем не выдержало начальство рабочего натиска рядового Алаева, и его направили на учебу в школу контрразведки…

         Молодой лейтенант с большим трудом добрался до своей части, которая стояла в данный момент на пополнении  после кровопролитных боев. Алаему только исполнилось двадцать шесть лет. И в эти годы он уже оперуполномоченный батальона, облеченный властью и доверием высокого командования. Правда, за плечами год учебы.  Только год; трехгодичный курс прошли по ускоренной программе. Теперь тяжелая практика, которая будет проверяться боем.

         Позади был Киев. На правом берегу Днепра в районе столицы Украины от фашистов освободили крупный плацдарм, с которого гитлеровцы беспрерывными контратаками пытались сбросить наши войска обратно в Днепр. Батальон лейтенанта Алаева, входивший в состав стрелковой дивизии, на два-три дня выходил из боя для отдыха и пополнения и обратно устремлялся в окопы. В таких условиях знакомство с личным составом подразделения, проведение необходимой оперативной работы особенно было затруднительно.

         - В создавшихся обстоятельствах, - поясняет Василий Дмитриевич, - оставалось только одно: следить, чтобы молодые солдаты, только что прибывшие с гражданки, не струсили и не изменили Родине. Но таких случаев здесь не было!

         Работа оперативного уполномоченного сложна и опасна. Она сродни, как утверждает Алаев, деятельности политработника. Ответственный за эту службу должен хорошо знать настроение солдат, сержантов и офицеров, с которыми сейчас, сегодня или завтра пойдешь на врага. Он должен быть уверен в том, что ни один из них не дрогнет перед штыком фашиста. А эта уверенность основывалась на большой кропотливой работе, которую должен вести оперуполномоченный постоянно с личным составом вверенной ему части.

         Поэтому, придя в батальон, лейтенант Алаев познакомился со всеми старослужащими, не раз ходившими в бой. Это оказались самые надежные и преданные люди. Слесарю железнодорожных мастерских, которым Василий Дмитриевич оставался и в окопах войны, легко было найти общий язык с солдатами – бывшими рабочими и колхозниками. Они сразу его поняли, и он постоянно находил у них добрую поддержку.

         На дружбе со «старичками» и строил Алаев свою работу. И они ни разу не подвели его  ни в сложной обстановке, ни в периоды коротких передышек. К ним за помощью и поддержкой обычно тянулись ребята и из нового пополнения. Лейтенант не раз слышал один и тот же вопрос, который задавали салаги опаленному порохом бойцу: «Ну как там?».

         С непрерывными боями прошли до Польши. За передовыми частями переправились через Вислу. Здесь батальону было приказано окопаться и «Ни шагу назад!». Вооружение у солдат не громоздкое: автоматы, пулеметы, минометы. Все это было упрятано в вырытые траншеи и блиндажи. Часть закопалась, как кроты, в норы. До фашистов – рукой подать. Высовываться над бруствером – ни-ни. Подцепят пулей, даже ойкнуть не успеешь.

         Лейтенант Алаев направился по ротам. Ему необходимо было встретиться со своими солдатами, узнать настроение личного состава, поднять боевой дух. Из бесед со старослужащими прояснилась обстановка. Все было нормально, кроме одного: в четвертом взводе затесался солдат, который «гнет антисоветчину». Василий Дмитриевич выяснил, что это новобранец из только что поступившего пополнения, мобилизованного из Западной Украины. Лейтенант знал, что эти люди почти до начала войны находились под двойным гнетом – своих и польских буржуев. После освобождения часть из них ушла в банды, а большинство с радостью приняли рабоче-крестьянскую власть и проголосовали за вхождение в состав Украинской ССР.

         Но кто был этот солдат – друг или враг? Алаев решил досконально узнать, что это за человек. С таким вопросом он обратился к писарю полка, с которым поддерживал тесную связь. Писарь хорошо разбирался в людях: до войны он работал учителем на Украине, имел высшее образование, знал русский и украинский языки. С новобранцами сразу нашел общие интересы. Они к нему прониклись доверием и все о себе рассказывали. Подозреваемый солдат оказался из крестьян. В его документах ничего предосудительного не было обнаружено. Но лейтенант решил за ним все-таки понаблюдать.

         Обстановка на фронте была сложная. После разгрома фашисткой армии в Белоруссии гитлеровское командование начало усиленно укреплять оборону между Вислой и Одером. К началу 1945 года противник создал здесь мощную оборонительную систему, состоящую из семи рубежей и большого количества полос и позиций. Большая часть войск противника  располагалась против плацдармов, освобожденных советскими войсками в районах Пулавы и Сандомира.

         Висло-Одерская операция с нашей стороны готовилась с не меньшей тщательностью. Ещё шли ожесточенные бои за удержание и расширение захваченных плацдармов на подступах к Варшаве, а в Генеральном штабе уже создавался план нового наступления. Всесторонне разрабатывался замысел операции, уточнялись вероятные задачи и наиболее целесообразные действия фронтов, рассчитывались силы и средства. После обсуждения плана в Ставке в конце ноября войскам были отданы соответствующие директивы.

         На передний край все время подходили новые подкрепления. Сосредоточивалась техника. Лейтенант Алаев понимал и знал обстановку хорошо. Он так же хорошо себе представлял, что успех предстоящей операции теперь во многом зависел от того, как ее выполнят все, начиная от солдат, сержантов и кончая генералами. И не только это. Не менее важно, чтобы к противнику не просочилась информация о том, что готовит ему советское командование. И особая ответственность за это лежит также и на их подразделении, которое находится на переднем рубеже в нескольких сотнях метров от врага.

         Январские ночи холодные. Днем сыплет мокрый снег, на возвышенных местах тут же тает, надолго залегая в расщелинах и впадинах. Белые рваные пятна его отсвечивают в сгущающихся сумерках. К ночи легкий морозец подсушивал землю. Но в окопах сыро и зябко. Под ногами противно чавкало не застывающее месиво. И все равно настроение у солдат было боевое. С минуты на минуту ждали приказа о наступлении.

         На душе у Алаева неспокойно. И все из-за того подозреваемого солдата. Да ещё черт дернул командира взвода взять его к себе вестовым. Алаев тогда напомнил ему о приказе, в котором говорилось, что категорически запрещается назначать себе вестовых из новобранцев. Но взводный так просил: есть у него один хороший парень, но тот классный пулеметчик. Разве можно его снимать на такое «пустяшное» дело.

         - Разреши на время, - упрашивал взводный, - как только подойдет замена, так сразу того… сам понимаешь, - подмигнул он и ушел в блиндаж.

         - Приказ нарушать никому не разрешается, - бросил ему вслед Алаев.

         Как раз под вечер поступил приказ: «Всем выдать противогазы. Немцы готовят химическую атаку».

         Командир батальона майор Невский собрал всех взводных и распорядился, чтобы они срочно послали солдат на склад полка за химимуществом.

         Алаев направился по траншеям, проверить настроение солдат, рассказать о готовящейся фашистами атаке. Около блиндажа он столкнулся с Химиковым.

         - Товарищ лейтенант, - обратился тот, - вестовой решил в эту ночь драпануть к фашистам. Подговаривал и меня.

         - А ты что?

         - Ответил, что надо подумать.

         - Сообщил время?

         - Нет. Сказал только, что даст знак, когда пойдет.

         Это немного успокоило лейтенанта. Он знал, что все вестовые их батальона сейчас с группами бойцов получают противогазы. Не раздумывая, он отправился к месту расположения полковых складов.

         Своих солдат он  нашел сразу. С ними толкался и вестовой. Подошел. Перекинулся с одним, с другим незначительными фразами. Постарался примерить даже один противогаз. Взглянул в лицо вестовому. Ему было интересно, как чувствует себя предатель перед совершением преступления. Парень был белобрысый, широконосый, круглолицый. Вроде ничего особенного. Ведет себя спокойно, будто не он собрался через линию фронта, а кто-то другой. Алаев ещё раз взглянул в его бесцветные глаза, тот их сразу отвел в сторону, словно испугался. «Значит, все правда! Бандеровец, а может, просто мразь подкулачная. Позволить ему уйти никак нельзя…»

         Алаев вышел из склада и направился к старшему уполномоченному полка. Доложил о разговоре с Химиковым, встречи с вестовым у полкового склада и о его решении перейти к противнику. Капитан засомневался: «А вдруг это розыгрыш. Покупка. Лучше об этом пока ни слова, даже командиру батальона.

Предупреди на всякий случай своих пулеметчиков. Если пойдет, то пусть положат и не убивают. Он нам пригодится живым».

         Возвратившись в батальон, Алаев направился к пулеметчикам. Их расчет находился в траншее, которая углом глубоко вдавалась в сторону противника. По предположению лейтенанта вестовой если и попытается  бежать, то где-то недалеко от этого места, потому что до немецких окопов здесь самое близкое расстояние.

         Пулеметчики внимательно выслушали офицера и пообещали взять перебежчика, если такой объявится, живым и невредимым.

         Алаев мучительно вглядывался в сумрак ночи, туда, где глубоко в землю зарылся коварный враг: « Что ведет вестового к нему? Желание сообщить, как мы подготовились к прорыву немецкой обороны. Да, информация у него будет богатая. Одной техники скопилось здесь жуть сколько. Считай, на каждом километре будет до трехсот орудий и минометов. А живой силы!». Он взглянул на ручные часы. В отсвете вспыхнувшей над немецкими окопами ракеты успел рассмотреть: была половина третьего ночи. «Может быть, все это брехня насчет вестового?» И не успел он так подумать, как справа от него тишину ночи разорвала очередь из крупнокалиберного пулемета. Алаев пригнулся и кинулся в ту сторону по траншее. Когда он подоспел, вестовой уже сидел на дне и молчал.

         - Снял сапог и портянкой немцем машет, гад! – сплюнул сержант. – А тяжел, стервец. Пришлось волочить. Сам не хотел идти.

         На другой день вестового судил военный трибунал.

         А утром заместитель командира батальона по политчасти принес газету, в которой рассказывалось о подвиге комсомольца 26-й гвардейской стрелковой дивизии Юрия Смирнова. Находясь в танковом десанте севернее Орши, он был тяжело ранен и попал в плен. Фашисты зверски пытали солдата, стараясь получить от  него необходимые сведения, но он не выдал военной тайны. В злобной ярости гитлеровцы распяли героя на стене блиндажа.

         Газетная заметка потрясла всех. Тяжелое чувство ненависти к мучителям искала выхода. Бойцы, не раз видавшие кровь и смерть, не менее других  были поражены изуверством фашистов.

         Вестового расстреляли перед строем. Никто не испытывал к нему ни жалости, ни сожаления. Ребята, взятые вместе с ним на фронт из Закарпатья и теперь стоящие в строю, были растеряны, они испытывали неловкость за своего земляка, а некоторые даже стыд.

         «Вот две судьбы, две короткие жизни: Юрий Смирнов – его имя стало символом мужества и героизма, и вестовой – предатель, это подлое ничтожество, которое презирают даже враги! Да, война проявила много характеров, разделив людей на своих и чужих», - думал лейтенант Алаев.

         За выявление и  поимку перебежчика командование части представило лейтенанта Алаева к первой боевой награде – ордену Красной Звезды.

         12 января 1945 года на Висло-Одерском направлении началось наступление наших войск. Мощный удар ошеломил противника. Для фашистов он был неожиданным. Бывший гитлеровский генерал Меллентин был вынужден признаться, что «русское наступление развивалось с невиданной силой и стремительностью… Невозможно описать всего, что произошло между Вислой и Одером в первые месяцы 1945 года. Европа не знала ничего подобного со времени гибели Римской империи».

         - Польшу мы прошли сравнительно быстро, - продолжал рассказывать Василий Дмитриевич, - солдаты рвались вперед так, что их порой не могли удержать командиры. В Восточной Пруссии наши части натолкнулись на мощные силы укреплений, включающие громадные железобетонные сооружения. Всё это прикрывалось на значительном протяжении противотанковыми рвами, деревянными, металлическими и железобетонными надолбами. Не случайно именно здесь, в районе Растенбурга, в глубоких подземных убежищах располагалась ставка Гитлера.

         Против нас оборону держали армии, состоящие в основном из предателей всех наций. Были среди них и русские, и украинцы, и белорусы. Сопротивлялись они недолго – день, два, а потом оставляли позиции или сдавались в плен. Часть из них шла на пополнение наших подразделений. Среди пленных попадались и агенты, продолжающие служить фашистам.  Работы для оперуполномоченных прибавилось в несколько раз. К примеру, как за два-три дня из массы военных выделить немецкого шпиона. Он ведь тоже не лыком шит. Однако и тут мы выходили из положения. Опознавать их нам помогали наши разведчики, которые засылались ранее к немцам.

         Отступая, фашисты угоняли все свое население. Кто не мог идти, стреляли на месте. Так что в первых захваченных городах и селах Германии не оказалось никого. Жутко было идти по мертвым улицам. Но так продолжалось недолго. С продвижением вглубь страны мы все чаще стали встречать немецких беженцев, которым удалось укрыться от своих и выжить. Их, конечно, никто из нас не трогал, не преследовал, тем более не убивал. Весть об этом распространилась среди немецкого населения быстро, и запуганные гитлеровцами жители стали возвращаться в свои дома. Сначала отдельными семьями, а затем тысячи женщин, стариков и детей потянулись в свои брошенные жилища.

         Перед подходом к Одеру нас предупредили о том, что на территорию фашистской Германии заброшены агенты американской разведки. На первый взгляд их трудно было отличить от обычных жителей. Все они ходили в гражданской одежде, говорили на немецком языке. И тут нам объяснили, что разведчиков можно распознать по их речи. Американцы объясняются по-немецки плохо, с акцентом. Получалось это потому, что готовили их наспех и язык они изучили недостаточно. Второе и самое, пожалуй, главное отличие – каждый агент был экипирован пачкой русской махорки в немецкой обертке. Я задержал двух таких разведчиков и отправил их, как было приказано, в отдел контрразведки армии.

         Василий Дмитриевич вспомнил ещё один эпизод.

          - Случилось это на территории Германии. Обычно при взятии немецкого города или селения наши службы выявляли местных руководителей и членов нацистской партии. Зная это, фашисты, замешанные в злостных преступлениях против народа, не оставались на местах. Они или эвакуировались, или просто сбегали, и найти их было подчас невозможно. Но вот в небольшом городке под названием Шмидсберг мы натолкнулись на подпольную молодежную группировку гитлер-югенд,  которой руководили трое фашистов. Все они оказались на месте.

        

         Гитлеровские молодчики не останавливались ни перед чем. Они убивали советских солдат и офицеров, выводили из строя боевую технику, взрывали склады с продовольствием и боеприпасами. Поэтому ликвидация такой группы была просто необходима. А натолкнулся на нее Василий Дмитриевич случайно.

         Во вновь занятом городке оперуполномоченный пошел по улице и постучал в дверь первого попавшегося дома. У вышедших хозяев спросил, где живет их местный фюрер. Небольшого запаса немецких слов было вполне достаточно для проведения этой операции. Воспитанные на гитлеровских принципах права и морали и усвоившие один из главных постулатов книги «Майн кампф», провозглашающий «Чья сила, тот и властвует», и порядком натерпевшись от этой силы, простые немцы с охотой разоблачали фашистских прихвостней. На этот раз получилось точно так же. Лейтенанту Алаеву указали на особняк, расположенный на опушке леса, и рассказали, что требуемый ему человек живет там и сейчас должен быть дома. Василий Дмитриевич,  не долго думая, сбегал в штаб, захватил переводчика и направился к дому руководителя местной фашистской организации. Переводчик – рядовой Мороз еле поспевал за юрким, подвижным как ртуть, лейтенантом.. Алаев был доволен своим помощником. Мороз по образованию инженер, в совершенстве владел немецким языком, и допрашивать с ним гитлеровцев было одним удовольствием. Родом он из Сталинграда, а попал в батальон после освобождения из немецкого концлагеря в Белоруссии.

         Мороз спросил лейтенанта, куда они идут. Но тот был так занят своими мыслями, что не расслышал вопроса. И переводчик махнул рукой, решив больше не приставать: «Подойдем - узнаю».

         Вот и дом. Дверь заперта. Постучались. Долго не открывали, наконец загремели засовом, и на пороге появилась пожилая немка. Мороз попросил разрешения войти в дом. Их впустили. Хозяин оказался среднего роста, грузноватый. На вид ему было за пятьдесят.  Ему предложили одеться и пройти с ними в штаб. Ничего не сказав женщине, тяжело ступая кованными сапогами, он направился к выходу.

         Допрос вел следователь в присутствии лейтенанта. Командование поручило ему это дело довести до конца. Вопросы задавали через переводчика. Мороз бойко переводил, но в ответах фашиста не было ничего существенного. Он ловко уходил от интересующих Алаева вопросов.

         Василий Дмитриевич к этому времени приобрел немалый опыт в таких делах. И поэтому он сразу почувствовал неискренность допрашиваемого. Было подозрительно и то, что он остался и не попытался скрыться хотя бы на время. Его лояльность настораживала. Ещё уполномоченный заметил, с какой тоской неповоротливый немец поглядывал  на открытое окно, которое выходило в сад. Этаж был первый, и заглядывающая в комнату свежая весенняя зелень манила и притягивала. Но на волю тянула фашиста не эта буйно расцветающая растительность, а что-то другое. В глазах его порой проглядывали жгучая ненависть и презрение к допрашивающим. Алаев рассказал следователю о своих наблюдениях, и тот предложил спровоцировать «фюрера» на побег.

         - А там расколется, бите – дритте!

         Так и сделали. В зарослях сада поставили двух автоматчиков – дюжих  парней. Вновь привели в комнату фрица, посадили на стул рядом с окном и начали задавать вопросы. С час беседовали, а потом все трое решили пойти покурить. Уходя, Алаев предупредил немца:

         - Смотрите, не балуйте тут, - и кивнул на раскрытое окно. Тот, видимо, без перевода понял лейтенанта, на что торопливо заверил:

         - Нихт, нихт, нихт! – и замахал руками для большей убедительности.

         Только вышли, как фриц с необычайной легкостью двадцатилетнего перемахнул через окно, и только его бы видели,  если не наши два бойца, которые взяли  фашиста под руки и привели обратно.

         Расстроился «фюрер». Ртом воздух стал ловить, глаза закатил. Вроде бы сердечный приступ у него начался. Подождали, пока успокоится. Мороз даже валидол предложил, но тот наотрез отказался. Может, подумал,  яд ему дают. Переводчик усмехнулся и спрятал пилюли обратно  в карман.

         А «фюрер» тем временем утер носовым платком свое мясистое лицо и круглыми наглыми глазами уставился на следователя.

         - Ну что, готов, бите – дритте, мать твою за ногу? – спросил тот. – Улизнуть от нас захотел! – и попросил Мороза перевести вопрос: «Зачем ему вздумалось от нас бежать?»

         - Говорит, испугался, - перевел ответ Мороз.

         - Пусть не крутит. Скажи ему, если есть за ним какие грешки, и мы узнаем, а мы точно дознаемся, то ему не сдобровать. Чистосердечное признание смягчает вину.

         На последних словах переводчика немец закивал головой. Опять вытер платком свой толстый загривок и произнес:

         - Корошо! Я буду коворить!

          И он рассказал о том, что ему и ещё двум членам нацистской партии приказали, и он дважды повторил это слово «приказали», давая понять,  что он солдат и выполняет решение высшего руководства, итак, приказали возглавить местную молодежную организацию гитлер – югенд, в которую вошли пятнадцать ребят в возрасте от 12 до 15 лет, уйти в подполье и оттуда вести борьбу с коммунистами. Обеспечены они для этого были в полной мере. В лесочке в земле были зарыты запасы продовольствия и обмундирования. Невдалеке от дома «фюрера» также в земле спрятано оружие – пистолеты, автоматы с полным запасом  патронов, фаустпатроны – мощная взрывчатка, предназначенная для уничтожения танков. Показал «фюрер» и где у них было спрятано золото – это на случай обесценивания марок. Оно лежало в металлическом ящике, зарытом у крыльца дома под решеткой, о которую вытирали ноги.

         Немец не соврал. Все было найдено, даже коробка около  крыльца. Отперли ее. Здесь было  целое богатство:  драгоценные брошки, браслеты, бусы, золотые обручальные кольца, перстни, коронки от зубов, - все сорванное, срезанное, выбитое у замученных и сожженных в концентрационных лагерях. Мороз не мог смотреть на это спокойно. Он отошел и вынул из кармана валидол.

         Василий Дмитриевич прервал рассказ, будто минутой молчания почтил память о безвинно погибших людях в этой проклятой войне. Затем, взглянув на меня, переспросил:

         - Что мы сделали с этими «подпольщиками»? Главарей арестовали, затем их осудили. А ребят предупредили, чтобы больше не баловали, и отпустили домой.

         - После окончания войны, - продолжал Алаев, - в сорок шестом я подал рапорт, и меня уволили в запас.  Так я оказался опять у себя дома в Энгельсе. Работать пришел сюда, в ПЧ-18.

         - А что же, офицерская служба не прельщала?

         - Служба почетная и интересная. Ничего не могу сказать о ней плохого. Я и сейчас, если надо, надену шинель. Но по мне лучше слесарной работы нет. Я тут себя увереннее чувствую, как рыба в воде. Мастерская – мое дело родное. Слесарю, чиню дорожный инструмент. Жалко только, что в последнее время стал хуже видеть.  Знать, настало  время уходить и освобождать место для молодых…

 

         Так закончил свой рассказ Василий Дмитриевич Алаев – истинно рабочий человек.

 

 

      Шматкин осторожно закрыл дверь своей холостяцкой квартиры и заковылял по улице. То ли от пасмурной погоды то ли ещё от чего, только чувствовал он себя сегодня отвратительно. Будто всей своей тяжестью навалилось свинцовое небо на его узкие плечи: ноги в коленках не гнулись, руки словно из ваты. Такого Павел Фёдорович давно не испытывал. Он еле двигался: длинный, худой, переставляя ноги ходули.

     В трамвае он начал задыхаться: нет воздуха, да и всё тут, хоть сходи на первой остановке и иди пешком. А далеко ли уйдёшь при таком состоянии? Да и на работу он  решил сегодня подскочить до прихода сослуживцев. Отчёт впереди, а много ли сделаешь, когда шум, суета, кругом гвалт.

     На своей остановке Шмакин вывалился из трамвая и вздохнул с облегчением:

        - Ааааах-хааааа!

      С минуту потоптался на месте, набирая скорость, затем сдвинулся, зашаркал в сторону пятиэтажного дома – места службы.

     Вчера выглянуло мартовское солнышко, подул тёплый ветерок и на асфальте появились блестящие блюдечка-лужицы. За ночь подморозило. Скользят ноги у Шматкина, хоть коньки надевай. Вспомнил про коньки, и сердце заныло. Года три их в руки не брал. На лыжи в эту зиму так и не встал – всё некогда. А ведь в прошлые годы каждые субботу и воскресенье лыжи под мышку - и в лес. Размягчился, захандрил, совсем ослаб  в свои пятьдесят лет.

      И в голову полезли мысли одна тяжелее другой. Обуяла философия, загнала в угол. Задумался Шматкин о смысле собственной жизни. Для чего он есть, зачем? Раз задал себе этот вопрос и встал в тупик. А действительно, что он есть из себя такое? Какая польза от него людям? Что он им оставит? Груду исписанных отчётов? Макулатура! Комнату, в которой сейчас живёт? Так она отойдёт после него какой-нибудь старушке-одуванчику, а про него и не вспомнят. Был он женат, но детей Бог не дал, развёлся. Замкнулся в себе Шматкин, съёжился. Постепенно растерял друзей, как-то сама собой разрушилась связь с роднёй. Далеко она, в деревне. Давно его никто не посещал, не слал писем. Потерял интерес в себе и окружающим. Затянуло ежедневное однообразие, треугольник: дом – работа – телевизор, телевизор – дом – работа…

       Тьфу ты, - выругался Шматкин, отгоняя от себя дурные мысли, будто назойливых мух. Хотел прибавить шагу, но не тут то было: ноги не послушались его. Кольнуло под ложечкой, заломило под коленкой, заныла спина, и он сбавил ход. Шёл, будто спутанный мерин.

    Его учреждение размещалось в здании, построенном ещё до революции. Потолки высоченные, метра три с половиной, посмотришь на люстру – шапка с головы свалится, лестничные пролёты бесконечные, - идёшь, идёшь по ним и дух из тебя вон, слабеешь. А тут ещё эта напасть сегодня. Остановился Шматкин на втором этаже и схватился за левый бок – сердце, словно пойманная птица, рвалось наружу.

       «От чего же это? – сокрушённо вопрошал себя растерянный Шматкин, - Курить бросил уже с год – поддался на моду. Недели две к рюмке не притрагивался. Прямо беда». – он набрал в лёгкие воздуха и решительно шагнул дальше.

     Ещё один пролёт позади. Силы совсем оставляли его. Хотелось сесть на чугунную ступеньку и заплакать.

     В это время мимо Павла Фёдоровича прошла женщина в тёмном халатике. Будто нечаянно, она задела половой щёткой его рукав и, обернувшись, кокетливо проговорила:

         - Ой,  извиняйте! – и запорхала дальше по ступенькам, будто мотылёк на крыльях.

        Шматкин в ранние годы имел успех у женщин и немалый. Но в последнее время потерял к ним интерес. До сегодняшнего дня обращённые на него взоры слабого пола его не трогали, а тут вдруг случилось неладное. Он ещё раз посмотрел на удаляющийся силуэт в сатиновом халате, и в груди у него что-то дрогнуло, как в молодости охватило приятное волнение.

       - А недурна, - подумал Шматкин, продолжая следить за лёгкой её поступью, - надо познакомиться, ещё не осознавая до конца коварного смысла этих слов, проговорил он вслух. - И сейчас же…немедленно. Такие в одиночку долго не ходят.

     И случилось чудо. Только потом его осознал поражённый Павел Фёдорович. Чудо состояло в том, что он, кажется потерявший последние капли сил, вдруг выпрямился, и, не чувствуя болей в суставах, устремился за чёрным халатом.

     На пятом этаже женщина, ещё раз взглянувшая на Шматкина, весело улыбнулась ему и растворилась в коридоре, будто видение.

       - как это я раньеше её не замечал? – удивлялся Павел Фёдорович, торопливо переставляя ноги по ступенькам. – откуда она взялась такая бестия… - он еже перепрыгивал через две ступеньки, поспешая наверх.

     Дверь в его комнату бала закрыта. «Вот и предлог», - обрадовался он, - сейчас найду, а там – что будет» он полетел по коридору, словно подхваченный ветром, хлопая дверьми.

     Её он нашёл в самом дальнем кабинете.

       - Здрасьте – вошёл он, как можно изящнее переступая ногами.

       - Ха-ха-ха! А мы уже виделись. Ха-ха-ха! Засмеялась она, продолжая тереть шваброй пол под столами.

       - Что-то я вас не припомню, - осторожно продолжил разговор он.

        - Я второй день у вас убираюсь, меня зовут Анна Ивановна, можно просто Аня, - она смущённо опустила глаза, от чего её щёки зарумянились, как июльские яблоки.

       Приехала к сестре из деревни. Она тут на заводе работает. А вот к вам устроилась.

     Шматкин внимательно её рассматривал. Высокого роста, чуть пониже его, крепкая, ладная, она источала бурную энергию. В её сильных руках половая щётка словно игрушка. Она будто не работала, а двигала ею себе на забаву. И всё время с ей полных красивых губ не сходила улыбка. Около неё Шматкин вдруг почувствовал себя снова молодым и здоровым.

       - Дояркой я двадцать лет проработала, продолжала Анна.- а сестра посоветовала: Будя, грит, отбухала своё и мешай другим. Пущай тоже отличаются. Приезжай посмотреть на жисть городскую. Можа пондравится, отанешься.» А что у меня? Семеро по лавкам?.. Ни дверей, ни плетей… Собралась в одночасье и поминай лихом как звали… Здрасьте, я ваша тётя… принимайте – не скучайте…, и она опять улыбнулась.

      От этого весёлого говорка на Шматкина повеяло родным, давно забытым. Он вспомнил отчий дом на краю села, небольшой двор, сараюшки, тёсом крытые, огород с цветущей картошкой, заросшую тальником речушку. Воды в ней по колено, а пескарей и плотвички – уйма. Пройдёшь с решетом вдоль берега, наловишь в ведёрко – жарёха обеспечена. Ничего вкуснее не придумаешь.

     Анна подошла к нему почти вплотную. От её рук пахло парным молоком, от щёк свежестью полей, терпким настоем разнотравья.

       - Ну, чего уставился? – она блеснула белыми зубами. – аль давно бабу не видел?!

     Шматкин смутился.

       - Да ты не красней. Я так, пошутила,- сбавила она тон, сдаётся мне ты тоже из сельских.

     Шматкин кивнул головой.

       - Вот я и гляжу… занесла тебя сюда нелёгкая, закрутила, завьюжила… Чего тута ты нашёл? Нам в деревне во как мужики нужны. Там бы ты на вольных хлебах не зачах бы так, не высох…

      Гм, - кашлянул Шматкин. Её укор бил не в бровь, а в глаз. Он и сам об этом не раз думал. После окончания экономического института надо было ему вернуться домой, да вот задержался в городе. Сначала ненадолго, а тут уж вся жизнь к концу. Но не стал Шматкин шевелить дальше прожитое. Перевёл разговор на другое…

       - Я за ключиком от сорок первой комнаты,- проговорил он.

       - Ключ-то – с готовностью отвечала Анна. Нет ево! Как вчера ушли, так ключ никто не повесил. Куда девался, никто не знает. Последняя машинистка уходила, она записку оставила: не могла найтить ево, вот дверь и захлопнула. Вызывайте слесаря али плотника, замок ломайте.

     Шматкин с минуту подумал и решительно сказал:

       - Нет, приглашать никого не будем!

    У него вдруг появился юношеский  задор, хотелось проявить себя перед этой милой женщиной, показаться её. – Я и не из таких переплётов выходил…, - он подошёл к двери своей комнаты, смерил её взглядом снизу доверху. Высотой она была метра два, два с четвертью. Вверху окошечко. Его-то и имел Павел Фёдорович, когда решался на этот поступок. Он элегантно скинул с себя пальто:

       -  Подержите, пожалуйста!

       - А чего его на руках держать. Вон положи на стул.

     Первая неудача в обхождении не смутила Шматкина. Он бросил свою одежду в соседней комнате и вышел оттуда, неся в руках стул. Поставил его к двери. Болей в суставах он уже не ощущал и поэтому взобрался на стул легко и быстро.

    Перочинным ножиком поддел на раме гвоздик, раскачал его и вытащил. Затем вынул стекло. Анна с любопытством наблюдала за всеми его действиями. Её внимание придавало ему новые необъятные силы.

       - Вот, подержите, - протянул он стекло вынужденной помощнице, - только пальчики на обрежьте.

       - Не боись, - поспешила успокоить его Анна, мы привычные. Бывало, к зиме на ферме мужиков не допросишься, чтобы окна застеклили. Сами и стёкла вставляли и рамы Чили. Ничиго…

       Тем временем Шматкин подтянулся на руках и животом лёг на подоконник. Верхняя часть его туловища втиснулась внутрь комнаты.

        - Теперь подержите меня за ног, чтобы не кувыркнулся, - крикнул он.

     Анна подтянулась и поймала сначала одну, затем вторую. Шматкин нагнулся вниз, дотянулся до английского замка, нажал на собачку и дверь открылась. Анна крепко держал его за обе ноги. Прикосновение её тёплых рук было ему приятно… когда дверь открылась, она отпустила его, он осторожно стал спускать. Но как ни старался он, одна его коленка сорвалась, двинула по двери и она опять захлопнулась. Шматкин снова полез в окно. Анна снова взяла его за ноги. И он вновь открыл замок.

      - Положите в дверь что-нибудь, - попросил он, а то опять её зарою.

    Анна с необычайной проворность исполнила его просьбу, заложив в дверь ручку своей швабры.

    Душа Шматкина пела. Он спустился на стул, с него соскочил на пол, как ему показалось с необычайной грациозностью, и заглянул в глаза Анна, спрашивая её: «Ну, каков я молодец?»

     - А вы ещё ничего мужчина, - проговорила та, окидывая его оценивающим взглядом. – А давеча, когда подымались по лестнице, прямо никудышным мне показался. Будто плетень на Марьином огороде. Такой хилый, квёлый, дунь – рассыпется, - и она, тихо  хохотнув пошла от него прочь по коридору.

             Павел Фёдорович проводил её влюблённым взглядом. Он вдруг представил Анну в свей однокомнатной квартире: вот она шваброй подтирает полы, вот готовит обед на кухне, кругом всё блестит, и она в голубом переднике приглашает его к столу. Представил всё это и усмехнулся. Было бы отлично, если так всё это и получилось. Он повернулся и лёгкой походкой человека, который теперь знает, для чего он живёт, направился к своему столу. Подошёл, присел на стул и прикрыл глаза. Перед его мысленным взором опять возникло улыбающееся лицо Анна. Затем с лица её улыбка пропала, она посмотрела на него вопросительно, показала язык и растаяла…

     - Извините! – услышал он над собой скрипучий голос сослуживца.

     Шматкин чуть приоткрыл веки и увидел у своего стола толстого Борю. В отделе его за глаза звали Пончиком. Сейчас Пончик смешно растягивал свой влажный рот.

       - Извините, Павел Фёдорович, - продолжал он, - Это я унёс ключ от нашей комнаты, случайно сунул в карман. Мне рассказала наша новая уборщица, каких мук вам стоило открыть эту дверь, - он весь затрясся от хохота. Жирная физиономия его налилась кровью, на широком курносом носу выступили капли пота, - эта Анна Ивановна просто всех надорвала со смеху, продолжал он. – она рассказала, как держала вас за гусиные ноги.

       - За как-кие ноги? – не поверив, тихо переспросил Шматкин.

         - Гусиные! – повторил весело Пончик и вновь стал давиться от смеха, продолжая рассказывать, подделываясь под голос Анны Ивановны, это гусь, грит, так пялил на меня глаза, так скакл со стула, будто колхозный козёл на завалинки.

         - Она так и сказала… козёл? Опять, понизив голос, переспросил Шматкин, - и вы всё это не врёте?

          Да нет же! – вскричал Пончик, послушайте какой хохот стоит в коридоре! Шматкин прислушался, огляделся вокруг и заметил, как входившие в отдел сотрудники поглядывали на него и улыбались. Нет, его этими улыбочками так не возьмёшь. В ответ он тоже решил улыбнуться. Но для себя решил, что это подлая сплетня не сможет остудить его чувство в Анюте. Он знал женщин. Зачастую они говорят не то, что думают и хотят в данный момент. И поэтому всей болтовне Пончика он не придал никакого значения. Просто он ещё раз убедился, что Анна сама весёлая и умеет смешить других. А этот дар на дороге не валяется.

     У него созрел план отчаянный и даже дерзкий. К чёрту хандру! Он сегодня же идёт в парикмахерскую и делает себе сверхмодную стрижку. Завтра на работу надевает свой лучший костюм. По уторам возобновляется гимнастика по системе йогов, а выходные – лыжи и коньки за несколько дней он приведёт себя в надлежащую форму и тогда сделает Анне предложение. Она будет ого. Он расшибётся в доску, а добьётся своего.

       - К чёрту! – он глянул в упор на Пончика. – к чёрту пошёл! – тот пугливо отпрянул, перестал смеяться, - спасибо за комплименты. Я в них больше не нуждаюсь.

      Шматки решительно встал, чет ещё больше напугал сослуживца. Не обращая больше на неги никакого внимания, он взял ключ и упругой походкой тигра, идущего за своей добычей, пошёл к двери. Повесив ключ на гвоздик, он вернулся к столу. Шматкин чувствовал, что в его жизни начинается новая светла полоса.